Падение дома ашеров рассказ. Онлайн чтение книги Падение дома Ашеров The Fall of the House of Usher
В осенний пасмурный день – так начинает свой рассказ Эдгар По – я подъехал к сумрачному дому Ашеров, чей вид вызывал нестерпимое уныние. Окрестности этого старинного здания не радовали глаз: мертвые стволы иссохших дерев, камыш, разросшийся на берегу черного и мрачного озера… Владелец усадьбы, Родерик Ашер, в ранней юности был со мною в дружбе и недавно прислал письмо с мольбой приехать и поддержать его среди гнетущего душевного расстройства.
Все члены древнего рода Ашеров отличались утонченностью чувств и художественными увлечениями. Теперь фамилия эта была близка к вымиранию. Мне показалось, будто сам воздух над домом Ашеров был пропитан духом тления. Стены старинной усадьбы покрылись лишайником, однако кладка оставалась ещё крепкой, если не считать одной едва заметной трещины, которая начиналась под самой крышей и шла по всему фасаду.
Внутри дом Ашеров удивлял причудливой средневековой обстановкой. Слуга показал комнату хозяина. Родерик Ашер поднялся с кушетки и тепло приветствовал меня. Болезнь наложила на его лицо отпечаток мертвенной бледности, заострила все черты и придала взору странное, напряжённое выражение.
Разговор Ашера был полон нервического возбуждения. Голос то звучал слабо и неуверенно, а то приобретал отзвук экстаза. Ашер рассказал, что его поразил наследственный в их роду недуг, который проявляется обострением всех чувств и множеством противоестественных ощущений. На него нападают и приступы беспричинного ужаса. По старинному суеверию, Ашер был убеждён, что в его доме гнездится некая враждебная сила.
Отчаяние Родерика усилила и болезнь его сестры, леди Мэдилейн. В последнее время члены ее коченели, а дыхание приостанавливалось. Доктора не могли понять причину этого, но были уверены, что дни сестры Ашера сочтены. Пока Ашер рассказывал про неё, сама Мэдилейн прошла в дальнем конце залы и скрылась, не заметив меня. Один вид её вызывал странное оцепенение.
Последующие дни я провел вместе с Родериком, смотря на написанные им загадочные картины и слушая его причудливые гитарные импровизации. Вместе мы читали книги из библиотеки Ашеров, где преобладали мистические и романтические сочинения.
Однажды вечером Ашер сообщил мне, что сестра его умерла и что он намерен две недели до погребения на кладбище хранить её тело в подземелье своего замка. Вдвоём с Родериком мы отнесли гроб в тесный подвал, обитый изнутри медными листами. На лице усопшей леди Мэдилейн осталась странная улыбка. Я и Родерик привинтили крышку гроба и надёжно заперли железную дверь подземелья.
В последующие дни меня удивила перемена в поведении Ашера. Он забросил все занятия и бесцельно бродил по дому. Казалось, его тяготит какая-то страшная тайна, которую он страшится высказать. Его состояние передавалось неким суеверным ужасом и мне.
Кинофильм по мотивам рассказа Эдгара По «Падение дома Ашеров»
Ночью седьмого или восьмого дня после того, как мы отнесли в подвал тело леди Мэдилейн, стала собираться жестокая буря. Лёжа один в своей комнате, я не мог заснуть. Меня беспокоили смутные глухие звуки, доносившиеся неведомо откуда в редкие мгновенья, когда утихал вой ветра.
Вдруг ко мне вошёл бледный, как мертвец, Ашер. Он подвёл меня к окну, распахнул его, и я поразился суровой, грозной красоте разразившегося урагана. Плотные, тяжелые тучи мчались со страшной быстротой, задевая башни замка. Снизу испускал призрачное сияние туман.
Чтобы успокоить возбуждённого Ашера, я предложил почитать. Под руку попался рыцарский роман «Безумная печаль». Я начал читать и дошёл до места, где главный герой, Этелред, ломает дверь в хижину пустынника. Когда я читал о грохоте наносимых им ударов, меня заставил вздрогнуть стук, как будто бы раздавшийся одновременно из дальней части дома Ашеров.
Я решил, что это обман слуха или хлопок ставни, и продолжал чтение. В романе вскоре последовал эпизод, где издаёт страшный вопль дракон, поражённый палицей Этелреда. В этот самый миг из глубины дома и вправду раздался душераздирающий крик. Меня охватил ужас. Я обернулся к Ашеру. Развернул своё кресло к двери, он смотрел на неё с дрожащими губами.
Приписывая всё услышанное слуховой галлюцинации, я вновь стал читать. В книге описывалось, как после убийства дракона к ногам героя со звоном упал расколдованный щит. Лишь только я прочёл эти строки, из глубин дома долетел явственный звон металла. Ашер, смотря на меня, как во сне, вдруг сказал, что слышит все эти звуки уже несколько дней и знает их причину: мы погребли леди Мэдилейн заживо!
Его бормотание сменилось отчаянным возгласом: «Говорю тебе, она здесь, за дверью!»
Мощный порыв ветра растворил дверь. За ней стояла леди Мэдилейн, укутанная в саван, со следами тяжёлой борьбы на исхудалом теле. Со стоном она рухнула брату на грудь. Они вместе упали на пол – оба уже бездыханные.
Иллюстрация к рассказу Эдгара По «Падение дома Ашеров»
Объятый ужасом, я кинулся на улицу, прочь из дома Ашеров. Буря неистовствовала. Вокруг была тьма, но вдруг дорогу мне осветила возникшая за спиной яркая полоса света. Я обернулся и увидел: трещина, шедшая по фасаду дома Ашеров, быстро расширялась. Сквозь неё теперь свободно лился лунный свет. Затем показалась и вся луна. Дом под свирепым порывом урагана развалился и рухнул в зловещее озеро.
Я хочу посвятить эту рецензию выдающемуся человеку, сыгравшему огромную роль в развитии американского кинематографа. Этого человека зовут Роджер Корман. Он начал свою продюсерскую карьеру в 1953 году, а уже в 1955 впервые выступил в роли режиссёра. К 1960-му году на его счету имелся не один десяток фильмов, выполненных в жанре ужасов и фантастики. Корман, проявляя немалую изобретательность, снимал фильмы в рекордно короткие сроки, а бюджет их при этом не превышал нескольких десятков тысяч долларов. Однажды он даже пошутил, что мог бы снять фильм о падении Римской Империи с помощью пары статистов и ветки шалфея.
Не смотря на мизерные расходы, фильмы Кормана пользовались успехом у зрителей и приносили хорошую прибыль. Это позволило ему в 1960-м году приступить к съёмкам экранизации рассказа Эдгара Аллана По «Падение дома Ашеров» с рекордным для режиссёра бюджетом в четверть миллиона долларов. Фильм имел огромный успех в прокате, а Корман впоследствии создал ещё семь картин по мотивам творчества великого американского писателя.
Сценарий для «Падения дома Ашеров», а также для трёх последующих фильмов данного цикла, написал Ричард Мэтисон. Он внёс в оригинальный текст существенные изменения, но сумел сохранить главное неповторимую атмосферу, присущую прозе Эдгара По. В качестве оператора выступил обладатель Оскара Флойд Кросби, с которым Корман сотрудничал во многих своих картинах. Над дизайном постановки работал Дэниэл Хэллер, благодаря которому перед нами предстают прекрасные интерьеры зловещего дома Ашеров.
Безусловно, этого фильма не было бы без непревзойдённого Винсента Прайса, который вдохнул жизнь в Родерика Ашера, заставляя его сойти со страниц книги на киноэкран. Душу Родерика терзают тревога, страх и острейшее чувство вины. В его речи, его картинах, даже в звучании его лютни чувствуется мучительное осознание надвигающегося безумия и неотвратимости наказания. Прайс с ювелирной точностью воплотил его страдание, интеллектуальную глубину и «утонченность чувств». Никто не сделал бы этого лучше.
Корман нашел в Винсенте Прайсе идеальное воплощение героев Эдгара По. Благодаря их творческому союзу в последующие годы появилась целая серия восхитительных фильмов, ставших классикой жанра ужасов. Например, леденящий кровь «Колодец и маятник», ироничный «Ворон», сумрачный «Заколдованный замок» и масштабная «Маска Красной Смерти».
«Падение дома Ашеров» это невероятная по красоте, изысканная и мрачная фантазия на тему творчества Эдгара Аллана По, наполненная печалью и безысходностью, которые владеют душой Родерика Ашера.
В заключении хочу сказать, что не только американский, но и мировой кинематограф обязан Роджеру Корману тем, что он способствовал становлению таких режиссёров, как Френсис Форд Коппола, Джонатан Демме, Рон Ховард, Мартин Скорсезе и многих других. Например, Копполу он сначала пригласил в качестве одного из режиссёров в свою картину «Террор», а затем профинансировал его первый полнометражный фильм «Безумие 13». В картинах Кормана сделали свои первые актёрские шаги Джек Николсон и Роберт Де Ниро.
Конечно, далеко не все фильмы Кормана (а всего на его счету их более пятидесяти) стоит смотреть, но великолепная серия экранизаций рассказов Эдгара Аллана По, начало которое положено «Падением дома Ашеров», достойна вашего внимания. Это вершина его творчества, достигнутая с помощью неповторимого Винсента Прайса.
«Son coeur est un luth suspendu;
Sitot qu"on le touche il resonne».
Весь этот нескончаемый пасмурный день, в глухой осенней тишине, под низко нависшим хмурым небом, я одиноко ехал верхом по безотрадным, неприветливым местам - и наконец, когда уже смеркалось, передо мною предстал сумрачный дом Ашеров. Едва я его увидел, мною, не знаю почему, овладело нестерпимое уныние. Нестерпимое оттого, что его не смягчала хотя бы малая толика почти приятной поэтической грусти, какую пробуждают в душе даже самые суровые картины природы, все равно - скорбной или грозной. Открывшееся мне зрелище - и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности - ничем не радовало глаз: угрюмые стены… безучастно и холодно глядящие окна… кое-где разросшийся камыш… белые мертвые стволы иссохших дерев… от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе, чувство это я могу сравнить лишь с тем, что испытывает, очнувшись от своих грез, курильщик опиума: с горечью возвращения к постылым будням, когда вновь спадает пелена, обнажая неприкрашенное уродство.
Сердце мое наполнил леденящий холод, томила тоска, мысль цепенела, и напрасно воображение пыталось ее подхлестнуть - она бессильна была настроиться на лад более возвышенный. Отчего же это, подумал я, отчего так угнетает меня один вид дома Ашеров? Я не находил разгадки и не мог совладать со смутными, непостижимыми образами, что осаждали меня, пока я смотрел и размышлял. Оставалось как-то успокоиться на мысли, что хотя, безусловно, иные сочетания самых простых предметов имеют над нами особенную власть, однако постичь природу этой власти мы еще не умеем. Возможно, раздумывал я, стоит лишь под иным углом взглянуть на те же черты окружающего ландшафта, на подробности той же картины - и гнетущее впечатление смягчится или даже исчезнет совсем; а потому я направил коня к обрывистому берегу черного и мрачного озера, чья недвижная гладь едва поблескивала возле самого дома, и поглядел вниз, - но опрокинутые, отраженные в воде серые камыши, и ужасные остовы деревьев, и холодно, безучастно глядящие окна только заставили меня вновь содрогнуться от чувства еще более тягостного, чем прежде.
А меж тем в этой обители уныния мне предстояло провести несколько недель. Ее владелец, Родерик Ашер, в ранней юности был со мною в дружбе; однако с той поры мы долгие годы не виделись. Но недавно в моей дали я получил от него письмо - письмо бессвязное и настойчивое: он умолял меня приехать. В каждой строчке прорывалась мучительная тревога. Ашер писал о жестоком телесном недуге… о гнетущем душевном расстройстве… о том, как он жаждет повидаться со мной, лучшим и, в сущности, единственным своим другом, в надежде, что мое общество придаст ему бодрости и хоть немного облегчит его страдания. Все это и еще многое другое высказано было с таким неподдельным волнением, так горячо просил он меня приехать, что колебаться я не мог - и принял приглашение, которое, однако же, казалось мне весьма странным.
Хотя мальчиками мы были почти неразлучны, я, по правде сказать, мало знал о моем друге. Он всегда был на редкость сдержан и замкнут. Я знал, впрочем, что род его очень древний и что все Ашеры с незапамятных времен отличались необычайной утонченностью чувств, которая век за веком проявлялась во многих произведениях возвышенного искусства, а в недавнее время нашла выход в добрых делах, в щедрости не напоказ, а также в увлечении музыкой: в этом семействе музыке предавались со страстью, предпочитая не общепризнанные произведения и всем доступные красоты, но сложность и изысканность. Было мне также известно примечательное обстоятельство: как ни стар род Ашеров, древо это ни разу не дало жизнеспособной ветви; иными словами, род продолжался только по прямой пинии, и, если не считать пустячных кратковременных отклонений, так было всегда… Быть может, думал я, мысленно сопоставляя облик этого дома со славой, что шла про его обитателей, и размышляя о том, как за века одно могло наложить свой отпечаток на другое, - быть может, оттого, что не было боковых линий и родовое имение всегда передавалось вместе с именем только по прямой, от отца к сыну, прежнее название поместья в конце концов забылось, его сменило новое, странное и двусмысленное. «Дом Ашеров» - так прозвали здешние крестьяне и родовой замок, и его владельцев.
Как я уже сказал, моя ребяческая попытка подбодриться, заглянув в озеро, только усилила первое тягостное впечатление. Несомненно, оттого, что я и сам сознавал, как быстро овладевает мною суеверное предчувствие (почему бы и не назвать его самым точным словом?), оно лишь еще больше крепло во мне. Такова, я давно это знал, двойственная природа всех чувств, чей корень - страх. И, может быть, единственно по этой причине, когда я вновь перевел взгляд с отражения в озере на самый дом, странная мысль пришла мне на ум - странная до смешного, и я лишь затем о ней упоминаю, чтобы показать, сколь сильны и ярки были угнетавшие меня ощущения. Воображение мое до того разыгралось, что я уже всерьез верил, будто самый воздух над этим домом, усадьбой и всей округой какой-то особенный, он не сродни небесам и просторам, но пропитан духом тления, исходящим от полумертвых деревьев, от серых стен и безмолвного озера, - всё окутали тлетворные таинственные испарения, тусклые, медлительные, едва различимые, свинцово-серые.
Стряхнув с себя наваждение - ибо это, конечно же, не могло быть ничем иным, - я стал внимательней всматриваться в подлинный облик дома. Прежде всего поражала невообразимая древность этих стен. За века слиняли и выцвели краски. Снаружи все покрылось лишайником и плесенью, будто клочья паутины свисали с карнизов. Однако нельзя было сказать, что дом совсем пришел в упадок. Каменная кладка нигде не обрушилась; прекрасная соразмерность всех частей здания странно не соответствовала видимой ветхости каждого отдельного камня. Отчего-то мне представилась старинная деревянная утварь, что давно уже прогнила в каком-нибудь забытом подземелье, но все еще кажется обманчиво целой и невредимой, ибо долгие годы ее не тревожило ни малейшее дуновение извне. Однако, если не считать покрова лишайников и плесени, снаружи вовсе нельзя было заподозрить, будто дом непрочен. Разве только очень пристальный взгляд мог бы различить едва заметную трещину, которая начиналась под самой крышей, зигзагом проходила по фасаду и терялась в хмурых водах озера.
Весь этот нескончаемый пасмурный день, в глухой осенней тишине, под низко нависшим хмурым небом, я одиноко ехал верхом по безотрадным, неприветливым местам – и наконец, когда уже смеркалось, передо мною предстал сумрачный дом Ашеров. Едва я его увидел, мною, не знаю почему, овладело нестерпимое уныние. Нестерпимое оттого, что его не смягчала хотя бы малая толика почти приятной поэтической грусти, какую пробуждают в душе даже самые суровые картины природы, все равно – скорбной или грозной. Открывшееся мне зрелище – и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности – ничем не радовало глаз: угрюмые стены… безучастно и холодно глядящие окна… кое-где разросшийся камыш… белые мертвые стволы иссохших дерев… от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе, чувство это я могу сравнить лишь с тем, что испытывает, очнувшись от своих грез, курильщик опиума: с горечью возвращения к постылым будням, когда вновь спадает пелена, обнажая неприкрашенное уродство.
Сердце мое наполнил леденящий холод, томила тоска, мысль цепенела, и напрасно воображение пыталось ее подхлестнуть – она бессильна была настроиться на лад более возвышенный. Отчего же это, подумал я, отчего так угнетает меня один вид дома Ашеров? Я не находил разгадки и не мог совладать со смутными, непостижимыми образами, что осаждали меня, пока я смотрел и размышлял. Оставалось как-то успокоиться на мысли, что хотя, безусловно, иные сочетания самых простых предметов имеют над нами особенную власть, однако постичь природу этой власти мы еще не умеем. Возможно, раздумывал я, стоит лишь под иным углом взглянуть на те же черты окружающего ландшафта, на подробности той же картины – и гнетущее впечатление смягчится или даже исчезнет совсем; а потому я направил коня к обрывистому берегу черного и мрачного озера, чья недвижная гладь едва поблескивала возле самого дома, и поглядел вниз, – но опрокинутые, отраженные в воде серые камыши, и ужасные остовы деревьев, и холодно, безучастно глядящие окна только заставили меня вновь содрогнуться от чувства еще более тягостного, чем прежде.
А меж тем в этой обители уныния мне предстояло провести несколько недель. Ее владелец, Родерик Ашер, в ранней юности был со мною в дружбе; однако с той поры мы долгие годы не виделись. Но недавно в моей дали я получил от него письмо – письмо бессвязное и настойчивое: он умолял меня приехать. В каждой строчке прорывалась мучительная тревога. Ашер писал о жестоком телесном недуге… о гнетущем душевном расстройстве… о том, как он жаждет повидаться со мной, лучшим и, в сущности, единственным своим другом, в надежде, что мое общество придаст ему бодрости и хоть немного облегчит его страдания. Все это и еще многое другое высказано было с таким неподдельным волнением, так горячо просил он меня приехать, что колебаться я не мог – и принял приглашение, которое, однако же, казалось мне весьма странным.
Хотя мальчиками мы были почти неразлучны, я, по правде сказать, мало знал о моем друге. Он всегда был на редкость сдержан и замкнут. Я знал, впрочем, что род его очень древний и что все Ашеры с незапамятных времен отличались необычайной утонченностью чувств, которая век за веком проявлялась во многих произведениях возвышенного искусства, а в недавнее время нашла выход в добрых делах, в щедрости не напоказ, а также в увлечении музыкой: в этом семействе музыке предавались со страстью, предпочитая не общепризнанные произведения и всем доступные красоты, но сложность и изысканность. Было мне также известно примечательное обстоятельство: как ни стар род Ашеров, древо это ни разу не дало жизнеспособной ветви; иными словами, род продолжался только по прямой линии, и, если не считать пустячных кратковременных отклонений, так было всегда… Быть может, думал я, мысленно сопоставляя облик этого дома со славой, что шла про его обитателей, и размышляя о том, как за века одно могло наложить свой отпечаток на другое, – быть может, оттого, что не было боковых линий и родовое имение всегда передавалось вместе с именем только по прямой, от отца к сыну, прежнее название поместья в конце концов забылось, его сменило новое, странное и двусмысленное. «Дом Ашеров» – так прозвали здешние крестьяне и родовой замок, и его владельцев.
Как я уже сказал, моя ребяческая попытка подбодриться, заглянув в озеро, только усилила первое тягостное впечатление. Несомненно, оттого, что я и сам сознавал, как быстро овладевает мною суеверное предчувствие (почему бы и не назвать его самым точным словом?), оно лишь еще больше крепло во мне. Такова, я давно это знал, двойственная природа всех чувств, чей корень – страх. И, может быть, единственно по этой причине, когда я вновь перевел взгляд с отражения в озере на самый дом, странная мысль пришла мне на ум – странная до смешного, и я лишь затем о ней упоминаю, чтобы показать, сколь сильны и ярки были угнетавшие меня ощущения. Воображение мое до того разыгралось, что я уже всерьез верил, будто самый воздух над этим домом, усадьбой и всей округой какой-то особенный, он не сродни небесам и просторам, но пропитан духом тления, исходящим от полумертвых деревьев, от серых стен и безмолвного озера, – все окутали тлетворные таинственные испарения, тусклые, медлительные, едва различимые, свинцово-серые.
Стряхнув с себя наваждение – ибо это, конечно же, не могло быть ничем иным, – я стал внимательней всматриваться в подлинный облик дома. Прежде всего поражала невообразимая древность этих стен. За века слиняли и выцвели краски. Снаружи все покрылось лишайником и плесенью, будто клочья паутины свисали с карнизов. Однако нельзя было сказать, что дом совсем пришел в упадок. Каменная кладка нигде не обрушилась; прекрасная соразмерность всех частей здания странно не соответствовала видимой ветхости каждого отдельного камня. Отчего-то мне представилась старинная деревянная утварь, что давно уже прогнила в каком-нибудь забытом подземелье, но все еще кажется обманчиво целой и невредимой, ибо долгие годы ее не тревожило ни малейшее дуновение извне. Однако, если не считать покрова лишайников и плесени, снаружи вовсе нельзя было заподозрить, будто дом непрочен. Разве только очень пристальный взгляд мог бы различить едва заметную трещину, которая начиналась под самой крышей, зигзагом проходила по фасаду и терялась в хмурых водах озера.
Приметив все это, я подъехал по мощеной дорожке к крыльцу. Слуга принял моего коня, и я вступил под готические своды прихожей. Отсюда неслышно ступающий лакей безмолвно повел меня бесконечными темными и запутанными переходами в «студию» хозяина. Все, что я видел по дороге, еще усилило, не знаю отчего, смутные ощущения, о которых я уже говорил. Резные потолки, темные гобелены по стенам, черный, чуть поблескивающий паркет, причудливые трофеи – оружие и латы, что звоном отзывались моим шагам, – все вокруг было знакомо, нечто подобное с колыбели окружало и меня, и, однако, бог весть почему, за этими простыми, привычными предметами мне мерещилось что-то странное и непривычное. На одной из лестниц нам повстречался домашний врач Ашеров. В выражении его лица, показалось мне, смешались низкое коварство и растерянность. Он испуганно поклонился мне и прошел мимо. Мой провожатый распахнул дверь и ввел меня к своему господину.
Комната была очень высокая и просторная. Узкие стрельчатые окна прорезаны так высоко от черного дубового пола, что до них было не дотянуться. Слабые красноватые отсветы дня проникали сквозь решетчатые витражи, позволяя рассмотреть наиболее заметные предметы обстановки, но тщетно глаз силился различить что-либо в дальних углах, разглядеть сводчатый резной потолок. По стенам свисали темные драпировки. Все здесь было старинное – пышное, неудобное и обветшалое. Повсюду во множестве разбросаны были книги и музыкальные инструменты, но и они не могли скрасить мрачную картину. Мне почудилось, что самый воздух здесь полон скорби. Все окутано и проникнуто было холодным, тяжким и безысходным унынием.
Пасмурным осенним днём, в полнейшей тишине автор едет верхом по направлению к дому Ашеров. Окружающая местность выглядит безотрадной и неприветливой. Само строение с угрюмыми стенами и безучастно глядящими окнами вызывает чувство душевной тяжести. Расположенное рядом с домом чёрное озеро усугубляет сложившееся впечатление.
Владелец мрачного пристанища – Родерик Ашер, друг автора в ранней юности. Долгие годы они не общались, но некоторое время назад автор получил от него письмо, в котором Ашер называл его лучшим другом, упоминал о своём жестоком телесном недуге и гнетущем душевном расстройстве и просил приехать, чтобы облегчить страдания.
Древний род Ашеров отличался утончённостью чувств и страстью к музыке. Родовой замок всегда передавался по прямой линии – от отца к сыну. Каменная кладка поместья кажется автору прочной, но, взглянув на дом получше, он замечает едва видимую трещину, зигзагом проходящую по фасаду. Внутреннее убранство замка только усиливает сложившееся гнетущее впечатление.
Лакей провожает автора в «студию» хозяина. По дороге им встречается лечащий врач Ашера. Родерик тепло приветствует друга. Автор приходит в ужас от бледности и лихорадочного блеска глаз старого товарища. Родерик рассказывает о наследственной болезни Ашеров, выражающейся в обострённости чувств и страхе перед будущим. Кроме того, он боится одиночества, которое наступит сразу же, как только его нежно любимая сестра Мэдилейн скончается от давней и тяжёлой болезни. Чем именно больна женщина, никто из врачей понять не может: она – равнодушна ко всему и временами словно уходит из жизни.
Следующие несколько дней автор пытается развлечь Ашера, занимаясь вместе с ним живописью и слушая его игру на гитаре. В полотнах друга автора поражает способность выразить через простые вещи художественную идею, а в музыке – тяга к погребальным песням. По мнению Родерика, растения способны чувствовать. Всё, что его окружает в поместье, Ашер одухотворяет и считает судьбоносным в своём влиянии для его рода.
Леди Мэдилейн умирает. Родерик планирует две недели хранить тело сестры в одном из подземелий замка, расположенных под спальней автора. Последний узнаёт, что Родерик и Мэдилейн – близнецы. На губах умершей блуждает лёгкая улыбка, на щеках имеется слабый румянец. Несколько дней мертвенно-бледный Родерик в безумии ходит по дому с видом человека, хранящего важную тайну. На седьмую или восьмую ночь после погребения леди Мэдилейн на дом Ашеров надвигается буря. Автору не спится. К нему в комнату приходит Родерик и распахивает окно, чтобы показать сгустившиеся над замком тяжёлые, испускающие сияние тучи. Чтобы отвлечь друга, автор начинает читать ему книгу Ланселота Каннинга «Безумная печаль». На сцене, где рыцарь Этелред ломает дверь в хижину пустынника, автору слышится что-то похожее в замке; там, где речь идёт об убийстве дракона, автор слышит сходный вопль в районе подземелья; при чтении места о падении медного щита на серебряный пол до автора вновь доносятся аналогичные звуки. Раскачивающийся в кресле Родерик шепчет себе под нос страшное признание о том, что он заживо похоронил сестру и, зная это, не помог ей выбраться из склепа. На пороге комнаты появляется окровавленная леди Мэдилейн. Она падает на грудь брата. Близнецы умирают. Автор в ужасе бежит из дома Ашеров. Последнее, что он видит, - яркую вспышку, расколовшую дом вдоль трещины, рушащиеся стены и сомкнувшиеся над обломками замка воды чёрного озера.
- «Падение дома Ашеров», художественный анализ новеллы Эдгара Аллана По
- «Золотой жук», художественный анализ новеллы Эдгара Аллана По
- «Ворон», художественный анализ стихотворения Эдгара Аллана По
- «Золотой жук», краткое содержание новеллы Эдгара Аллана По
